Неточные совпадения
«Избави
Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А
ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой ни днем, ни
ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет
Бог быть его женою.
— Ох, не припоминай его,
бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю
ночь мне снился окаянный. Вздумала было на
ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то
Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.
— Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал
Бог: гром такой — у меня всю
ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?
Всю эту
ночь провел он один,
бог знает где.
Рвение имел, по
ночам богу молился, книги старые, «истинные» читал и зачитывался.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед
Богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь! А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же
ночь я ушла из дому…
Илья. Разгулялись, важно разгулялись, дай
Бог на здоровье! Сюда идут; всю
ночь, гляди, прогуляют.
Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?
Зачем? в глухую
ночь? Домой, я спать хочу.
Ах! мочи нет! робею.
В пустые сени! в
ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых.
Мучительница-барышня,
бог с нею.
И Чацкий, как бельмо в глазу;
Вишь, показался ей он где-то здесь, внизу.
— Спит, слава
богу! У него — бессонница по
ночам. Ну, прощай…
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь
ночью…
Бог знает где, когда тут… Ты уже не студент…
— А не боялся, что я не спала
ночь,
Бог знает что передумала и чуть не слегла в постель? — сказала она, поводя по нем испытующим взглядом.
Он не спал всю
ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по комнате; на заре ушел из дома, ходил по Неве, по улицам,
Бог знает, что чувствуя, о чем думая…
Бог знает, где он бродил, что делал целый день, но домой вернулся поздно
ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота и лай собаки и растолкала от сна Анисью и Захара, сказав, что барин воротился.
Так, не ошиблись вы: три клада
В сей жизни были мне отрада.
И первый клад мой честь была,
Клад этот пытка отняла;
Другой был клад невозвратимый —
Честь дочери моей любимой.
Я день и
ночь над ним дрожал:
Мазепа этот клад украл.
Но сохранил я клад последний,
Мой третий клад: святую месть.
Ее готовлюсь
богу снесть.
— Ей-богу, ах, какие вы: дела по горло было! У нас новый правитель канцелярии поступает — мы дела скрепляли, описи делали… Я пятьсот дел по листам скрепил. Даже по
ночам сидели… ей-богу…
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили послать на
ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила целый ужин, чаю, рому, вина — и
бог знает чего еще.
— Попрошайка! — упрекнула ее Татьяна Марковна, — иди спать — поздно! А вам, Николай Андреич, домой пора. С
Богом, покойной
ночи!
— Это француз, учитель, товарищ мужа: они там сидят, читают вместе до глубокой
ночи… Чем я тут виновата? А по городу
бог знает что говорят… будто я… будто мы…
Я тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю
ночь, мучая крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно, и на просьбы мои — а впрочем, кажется, на укоры — произнес с благородною уклончивостью: «Я не
Бог».
Лиза попросила меня не входить и не будить мамы: «Всю
ночь не спала, мучилась; слава
Богу, что хоть теперь заснула».
Под этим небом, в этом воздухе носятся фантастические призраки; под крыльями таких
ночей только снятся жаркие сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на землю, о жаркой любви
богов к смертным — все эти страстные образы, в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
Она прежде сама верила в добро и в то, что люди верят в него, но с этой
ночи убедилась, что никто не верит в это, и что всё, что говорят про
Бога и добро, всё это делают только для того, чтобы обманывать людей.
— Аника Панкратыч, голубчик!.. — умолял Иван Яковлич, опускаясь перед Лепешкиным на колени. — Ей-богу, даже в театр не загляну! Целую
ночь сегодня будем играть. У меня теперь голова свежая.
— Да
бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной
ночью, тишком, а тут все и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по
ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
Он мучился, он горевал в ту
ночь в Мокром лишь о поверженном старике Григории и молил про себя
Бога, чтобы старик встал и очнулся, чтоб удар его был несмертелен и миновала бы казнь за него.
Ночь светлая, тихая, теплая, июльская, река широкая, пар от нее поднимается, свежит нас, слегка всплеснет рыбка, птички замолкли, все тихо, благолепно, все
Богу молится.
А в последнюю-то
ночь, вообразите вы себе, — сижу я подле нее и уж об одном
Бога прошу: прибери, дескать, ее поскорей, да и меня тут же…
— Счастлив твой
бог! — однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела!
Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.
Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались несмотря на все ее удары. Рубцы, полученные от нее, почетны, — свихнутая нога Иакова была знамением того, что он боролся
ночью с
богом.
«…Мое ребячество было самое печальное, горькое, сколько слез пролито, не видимых никем, сколько раз, бывало,
ночью, не понимая еще, что такое молитва, я вставала украдкой (не смея и молиться не в назначенное время) и просила
бога, чтоб меня кто-нибудь любил, ласкал.
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря,
ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси
бог! чтоб и не думал!
— Ну, так вот что. Сегодня я новых лекарств привезла; вот это — майский бальзам, живот ему чаще натирайте, а на
ночь скатайте катышук и внутрь принять дайте. Вот это — гофманские капли, тоже, коли что случится, давайте; это — настойка зверобоя, на
ночь полстакана пусть выпьет. А ежели давно он не облегчался, промывательное поставьте.
Бог даст, и полегче будет. Я и лекарку у вас оставлю; пускай за больным походит, а завтра утром придет домой и скажет, коли что еще нужно. И опять что-нибудь придумаем.
— Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе
бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту
ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
Чуден Днепр и при теплой летней
ночи, когда все засыпает — и человек, и зверь, и птица; а
бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу.
Послал же
Бог такую
ночь перед Рождеством!
— Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое! Как вам не надоест повесничать? И без того уже прослыли мы
бог знает какими буянами. Ложитесь лучше спать! — Так говорил Левко разгульным товарищам своим, подговаривавшим его на новые проказы. — Прощайте, братцы! покойная вам
ночь! — и быстрыми шагами шел от них по улице.
Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая
ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!
А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и
Бог сходит по нем на землю
ночью перед светлым праздником.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и
ночь буду молиться
Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок
ночей правили по мне панихиду.
Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги
бог знает куда; а возьмешь — так на другую же
ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента.
Белинский говорил после спора, продолжавшегося целую
ночь: «Нельзя расходиться, мы еще не решили вопроса о
Боге».
Однажды
ночью, когда Кочетов шагал по своему кабинету, прибежала какая-то запыхавшаяся женщина и Христом
богом молила его ехать к больной.
— Иду как-то великим постом,
ночью, мимо Рудольфова дома;
ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет
бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь…
Нина Александровна, видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну,
бог с вами, ну, не плачьте, ну,
бог вас простит!» Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти генерала, он почти с утра до
ночи проводил время в их доме).
Слезая с коня, он в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой.
Ночь, безмолвная, ласковая
ночь, лежала на холмах и на долинах; издали, из ее благовонной глубины,
бог знает откуда — с неба ли, с земли, — тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал на крыльцо.
— Да ведь сам-то я разве не понимаю, Петр Елисеич? Тоже, слава
богу, достаточно видали всяких людей и свою темноту видим… А как подумаю, точно сердце оборвется.
Ночью просыпаюсь и все думаю… Разве я первый переезжаю с одного места на другое, а вот поди же ты… Стыдно рассказывать-то!
— Штой-то, Ефим Андреич, не на пасынков нам добра-то копить. Слава
богу, хватит и смотрительского жалованья… Да и по чужим углам на старости лет муторно жить. Вон курицы у нас, и те точно сироты бродят… Переехали бы к себе в дом, я телочку бы стала выкармливать… На тебя-то глядеть, так сердечушко все изболелось! Сам не свой ходишь, по
ночам вздыхаешь… Долго ли человеку известись!